[Carabus]

- Мне ничего не оставалось, как карабкаться на сопку. Склон оказался старой осыпью. Пришлось ползти но нему на четвереньках. То и дело из-под ног вырывались мелкие камешки и с шумом катились вниз. Весь в поту, несмотря на холод и леденящий ветер, я наконец добрался до лестницы. Она оказалась бамбуковой и очень старой; бамбук совсем обесцветился и потрескался, но был очень толстым, так что его не обхватывала рука. Хуже всего было то, что водяная пыль от водопада, оседая на лестнице, теперь замерзла и перекладины покрылись коркой льда. Нижняя перекладина оказалась иа высоте моей груди. Как только я залез на нее, лестница задвигалась и заскрипела, будто старалась уйти из-под ног.
Лезть приходилось, держась за перекладины не кистью, а сгибом локтя, — иначе ничего не получалось. Вообще, пока я лез по этой лестнице, мне все казалось каким-то нереальным: наверно, это от страха. Но вот я наверху. Хотя солнце уже село, было еще достаточно светло. Сверху хорошо было видно большую часть побережья и несколько мысов. К северу берег казался слегка вогнутым, и его огораживали два мыса, первый — тот, за который ушли Иван и Николай, и примерно в километре — другой, очень далеко вдающийся в море.
Белая кайма прибоя располагалась также слегка вогнутой линией, почти не оставляя сухого места у подножия сопок. У обоих мысов бесновались волны; теперь -обогнуть мысы было невозможно. Всмотревшись, я увидел две движущиеся точки, как раз в середине подковы пляжа между мысами. Они то приближались ко мне, то удалялись; иногда они оставались почти неподвижными. Кажется, они пытались подняться па сопку. Я понял, что это мои попутчики, и сердце мое сжалось: помочь им я уже ничем не мог.
Ветер крепчал, прибой все усиливался. Теперь он лизал подножия сопок почти от мыса до мыса. Вскоре пляж, по которому шли лесорубы, полностью закрыло водой. Там метались волны, атакуя каменистые утесы. От резкого ветра у меня заслезились глаза. Когда я протер их, внизу уже никого не было. Только свинцовые воды и черные каменистые берега медленно погружались в ночную тьму. Поеживаясь от холода, я пошел разыскивать тропинку. Здесь наверху росла высокая, чуть не по пояс, трава. Из нее поднимались искривленные черные стволы лиственниц, наклоненные в сторону острова, где темнела по склонам сопок елово-пихтовая тайга. Идти было трудно, я спотыкался о камни и поваленные стволы хилых деревьев. Стало совсем темно. Но вот на востоке посветлело, и из-за сопок поднялась луна — геометрически -правильный серебристый диск; так бывает только в полнолуние. Я невольно вспомнил слова старика гиляка о полной луне. Стало значительно светлее, и я скоро наткнулся на тропинку: она была хорошо заметна среди высокой травы. Тропинку проложили опытные люди. Она обходила каждый камешек и нигде не была крутой, идти по ней было легко. За остаток ночи я отмахал изрядное расстояние по склонам сопок.
Назавтра к полудню я спустился к пирсам рудника Октябрьского. Было холодно, в воздухе кружились мелкие снежинки, море по-прежнему штормило. Еще спускаясь с сопки, я заметил метрах в пятистах от пирса группу людей. Я подошел. Люди стояли полукругом и молчали. В центре полукруга лежал совершенно голый человек, только на шее на металлической цепочке висел кожаный мешочек. Тело утопленника казалось неестественно белым и чистым, и только кое-где виднелись, кровоподтеки и красные полосы.
Это был Николай.
Он не знал, что такое море, и не поверил тому, кто всю жизнь прожил па его берегах.