автор: Соколов Валентин

место: Сахалин, п-ов Шмидта

время: сентябрь 2014 г.

(памяти Андрея Клитина)

День первый: кшатрийский путь

“Человек рожден, чтобы ходить”, – сказал один хороший человек, и я вновь засобирался в поход. На этот раз на северную оконечность Сахалина – полуостров Шмидта. Это было частью моего плана обхода всех крайних точек Сахалина. Западная точка – мыс Ламанон и южные точки – мыс Анива и мыс Крильон были пройдены мною в предыдущие годы. Теперь на очереди стояли северные мысы: мыс Марии и мыс Елизаветы. Вначале поход планировался на июнь, но в связи с пожароопасной обстановкой полуостров был закрыт, и поездку пришлось перенести на неопределенный срок. Возможность похода появилась в начале сентября. Сентябрь вообще идеальное время для путешествий: и температура оптимальная, и мошкара не лютует.

Настоящий поход я посвятил памяти Андрея Константиновича Клитина, с которым был лично знаком. Мы встречались два раза. Даже три. Впервые я с ним познакомился заочно, в июле 2011 года, когда в ночное купе поезда Ноглики – Южно-Сахалинск зашел человек и стал рассказывать выпивавшим на нижних полках пассажирам о своем одиночном походе куда-то в горы. Я засыпал на верхней полке и сквозь сон с интересом слушал завораживающий рассказ незнакомого мне человека. После, уже осенью того же года, в краеведческом музее я присутствовал на лекции о водопадах Сахалина, которую читал Андрей Константинович. По голосу я догадался, что таинственный пассажир в том поезде был именно он. После лекции состоялось личное знакомство. К сожалению, трагический уход этого светлого человека не позволил мне сблизиться с ним.

В путешествие я собрался капитально: рюкзак весил 21.5 кг и был словно каменный. Провианта набралось недели на две – я брал по максимуму.

3 сентября (2014 года) поездом Южно-Сахалинск – Ноглики я отправился на север. Моими попутчиками в купе оказались подполковник запаса Александр, ехавший издалека погостить в родной Тымовск, и Ольга, жительница города Оха. Мы с Александром говорили о самураях, ракетных войсках России и США и прочих кшатрийских делах.

     – А сам куда едешь-то?

     – На край земли, на полуостров Шмидта.

     – Зачем?

     – Да вот, на месте не сидится.

Так проще отвечать – у собеседников вопросы сразу отпадают. Впрочем, бывший ракетчик с самого начала понял кшатрийскую сущность предстоящего мне пути.

День второй: устье палео-Амура

В шесть утра следующего дня (4 сентября) поезд прибыл в Ноглики, а уже в восемь часов на микроавтобусе я отправился в Оху. Асфальт закончился почти сразу же после Ногликов. На полпути произошел обмен пассажирами с микроавтобусом, приехавшим со стороны Охи. Такая у них система. Дальше мы пылили на охинском маршрутном такси. Охинские пассажиры укатили на ногликском микроавтобусе. Мы мчались по песчаной дороге, что вызывало ощущение сафари. Асфальт появился ближе к Охе.

Особенностью этих мест является то, что территория между Ногликами и Охой не имеет значительных гор и покрыта лесотундрой. На карте эта территория именуется Северо-Сахалинской равниной. А вот на полуострове Шмидта вновь высятся горы. По мнению геологов это объясняется тем, что здесь некогда была дельта палео-Амура, а полуостров Шмидта был островом. Со временем дельта заилилась, Амур поменял направление, и Сахалин вытянулся на север, включив в себя этот остров, который стал полуостровом, позже названным по имени исследователя Федора Шмидта.

…Мы прибыли в город Оху в полпервого дня. Это было мое второе посещение Охи. В прошлый раз я здесь был девять лет назад, в марте-месяце.

Пообедав плотно нормальной пищей в кафе – последние штрихи цивильного питания, я выдвинулся в путь. Решено было обходить полуостров посолонь: с запада на восток. От Охи до поселка Колендо предстояло порядка 28 км по песчаной дороге, но сразу же за городом я застопил “Урал-Ивеко”. Водитель Федор объяснил, что в этой машине российского только сборка, все остальное – западное, поэтому грузовик и выглядит далеко не как советский “Урал”. Федор направлялся в карьер, расположенный в глуби полуострова неподалеку от г.Три Брата – излюбленного места туристов. Мимо мелькнул заброшенный поселок Колендо, обезлюдевший после землетрясения 1995 года. Показался залив Помрь. Проехали речушку, от которой начинается полуостров Шмидта. На отвороте на Музьму – нивхское поселение на берегу моря – я сошел. В этом месте Охинского перешейка основная дорога проходит близко к побережью, и до моря всего около пяти километров по грунтовке.

Я вышел на морской берег возле устья реки Мать. Вдали, на фоне синеющих горных массивов, виднелись крыши деревенских домов. Это Музьма. Море здесь уже не Татарский пролив, а Сахалинский залив. Вода была теплая, нельзя было не искупаться.

Переобувшись в резиновые тапки, лучше которых для походов по песчаному берегу моря, по моему мнению, ничего нет, отключаю мобильник и иду на север. Вдали на юге мелькали какие-то автомобили, с северной стороны мимо меня пронесся “УАЗик” с удивленными мужиками. Домики Музьмы, расположенные на высоком берегу, выглядели совершенно безлюдными.

В этот день удалось пройти немного, солнце клонилось к закату. Я разбил лагерь возле устья реки Туки, в которой на последнем издыхании шла против течения выцветающая горбуша.

День третий: дождь, мыс Горнера

На следующий день, 5 сентября, утром откуда-то появилась мошка. Ее было столько, что она утопала в тарелке быстрорастворимой каши. В 9 часов утра я покинул место стоянки. Небо затягивалось.

В обед я вышел к полноводной реке Пильво. За мною из воды следили тюлени.

На этой широте лесотундра кончается и на высоких берегах начинается привычный глазу смешанный лес. По пути встречается лежбище ластоногих, в небе парит пара красавцев-орланов. Иду вдоль высоких песчаных берегов. Небо затянулось окончательно и вдарил дождь. Все это рисовало тоскливый пейзаж.

К 18.00 я вышел к зимнику на мысе Горнера и решил переночевать там, поскольку дождь не собирался прекращаться. Зимник являл собой перевернутую на бок авто-будку. Вход завешан каким-то пледом. Возле будки разбросаны тряпки, сапоги и прочее шмотье. Сей антропогенный фактор отталкивающе контрастировал с красотами естества. Хотя вполне может быть, что это не антропос постарался, а похозяйничал внутри мишка.

Рядом расположена летняя кухня, бежит ручей. С летней кухни затаскиваю кровать-сетку в будку, раскладываю на столе свою походную кухню. Условия для ночлега созданы. Будка поделена на два отсека. В первом отсеке крыша сильно протекает, а во втором сухо: там можно спать, несмотря на разбитое бурыми хулиганами окно, занавеску на котором терзает морской ветер. В первом отсеке стол, заначка соли, спичек и лапши быстрого приготовления. Местные продукты, впрочем, прогнили. Готовлю ужин из своего провианта на газовой горелке. Отбой в девять.

День четвертый: через тернии к мысу Марии

Дождь лил всю ночь. Однако даже в таких условиях спалось отменно. Впервые за долгое время была гармония и душевное равновесие: спешить никуда не надо, живешь по солнцу, недостатка ни в чем нет, можно поразмышлять о (не) бытии человека в современном мире.

Утром (6 сентября) дождь постепенно перестал. Море же ярилось, как и накануне. После завтрака я выдвинулся в путь и вскоре набрел на очередной зимник, сделанный из вагончика. Судя по карте, этот зимник находится на реке Тумь. Отсюда открывается вид на вытянутый мыс Марии, вершины которого (Западный хребет) прячутся в облаках.

Солнце потихоньку прорывается сквозь плотную небесную завесу. Иду по глыбам, которыми устлан этот участок берега. На мое счастье отлив. Вдали у берега виднеется что-то вроде лодки. Пара веревок спускается со склонов – кто-то человеколюбивый постарался для собратьев-туристов. Видимо, по верху идут тропы. У высокого водопада делаю привал. Продолжаю путь по глыбам, но тут случается то, что мне нужно было предвидеть и предпринять все меры предосторожности, которые всё же приняты не были: тяжелый рюкзак перевешивает, и я лечу за ним в воду, со всей силы ударяясь лбом о валун. Здесь-то и таится одна из опасностей одиночных походов: можно сорваться с камней и разбиться и никто не окажет помощь, таких случаев изрядно. Но все обошлось, я даже не разбил голову. Спешно вылезаю из воды, доставая намокший рюкзак. Рюкзак-то намок не сильно, а вот фотоаппарат, который был при мне, вдоволь нахлебался морской воды. Забегая вперед, скажу, что дальнейшая просушка не помогла, фотоаппарат не включался, поэтому фотографий с этого момента будет по минимуму, и те сделаны на мобильник. С грохотом откуда-то сверху повалились камни и устремились как раз в место моего падения, откуда я только что выбрался. Как будто кто-то имел целью меня добить.

Придя в себя и передохнув, отправляюсь дальше. На горизонте появляется красно-белое судно, идущее с севера. На берегу намыто много ламинарии, в которой застревает нога. Вдали виднеются синие постройки. Это обтянутые синим материалом строения покинутого рыбацкого стана. Пройдя стан, делаю привал возле зловеще подступающего к берегу мистически черного хвойного леса и готовлю обед. Неподалеку застыло севшее когда-то давно на мель огромное ржавое судно. Эта акватория называется залив Надежда.

Прохожу мыс Шмидта и набредаю на летник, расположенный на безымянной реке. Впервые за все время пути показались медвежьи следы. Встречающиеся прижимы напоминают мыс Бурунный в Макаровском районе: такие же величественные стены и гроты. К счастью, отлив, поэтому идется спокойно. Однако новый прижим приходится обходить уже вброд с рюкзаком на плечах. Возле самого мыса Марии очередной прижим уходит стеной по воду. Вода здесь тихая, без волн, что свидетельствует о непроходимой глубине. Лезу вверх по крутому песчаному склону, толкая перед собой рюкзак, который в силу его тяжести нести за плечами небезопасно. Лезть приходится метров сто, и вот с высоты открывается чудесная панорама Охотского моря, береговой линии, уходящей на юг, и нагромождений гор над ней. Обхожу по кругу мыс Марии по тропе, которая протоптана, как мне кажется, ногой человека. Обильно пахнет лесной ягодой, травянистый ковер усыпан ядреной костяникой. А вот и сам маяк, на котором я планировал заночевать. Почему-то до последнего момента я думал, что там живут, и уже готовился к радостной встрече – как никогда хотелось к людям. Однако последовало разочарование: покосившиеся дома и печальный маяк с развороченными внутренностями и выбитой линзой, лежащей вместе с прочими разбитыми стекляшками на земле, говорили о заброшенности этого романтического места. В глаза бросилась распахнутая дверь маяка, в нутре которого стояли друг на друге аккумуляторы с какой-то жидкостью. Несколько таких же аккумуляторов хаотично громоздились снаружи. Повеяло чем-то экологически нехорошим. Здесь, на траверзе мыса Марии, в 1997 году был затоплен отслуживший срок эксплуатации на маяке РИТЭГ. Радиоизотопный термоэлектрогенератор сорвался с вертолета, когда его транспортировали на тросе, и поднят был только через десять лет. На маяке установили солнечные батареи и выселили людей, но отсутствие надзора за маяком позволило варварам и вандалам снять одну из солнечных батарей и разорить маяк. Что ж, таковы реалии нашей действительности.

Иду дальше. Набредаю на два скрещенных столба, с этого места открывается вид на уходящие на юг-восток берега, заставленные кекурами. Наверное, эти столбы символизируют крайнюю северную точку мыса. Дует сильный ветер. Тропа постепенно заворачивает на юг, и во всей красе открывается простор Северного залива, восточный берег которого сокрыт в туманах. Иду по густой траве, в которой теряется моя тропинка. На пути встает густой лес, в котором местами обильно растет незабвенный кедровый стланик. Тут и там появляются новые тропинки, причем некоторые из них пересекают мой путь. Медвежьи тропы! А вот и целая медвежья дорога в высокой траве. Видимо, медведь направлялся к берегу. Решаю спуститься по этой дороге к побережью, но она вдруг исчезает на крутом высоком обрыве: медведь спускался в никуда.

В нескольких километрах к югу в море виднеются сети и лодка. Вот бы дойти засветло до стана! Там вода и огонь. В надвигающихся сумерках прорываюсь сквозь плотную стену северной флоры. С расстройством обнаруживаю отсутствие в чехле ножа – цепкие лапы тайги обезоружили меня. Сумерки сгущаются быстро, а до стана еще далеко. Разбиваю лагерь в роще изогнутых буйными ветрами берез. На ужин лишь костяника и яблоко.

Ночью на небе горят яркие огромные звезды.

День пятый: Северный залив

Утро 7 сентября. С востока сквозь серую пелену туманов прорывается зарево. Выйдя из зарослей к обрыву, созерцаю изгиб Северного залива. По ту сторону залива высятся величественные горы мыса Елизаветы.

Через час ходьбы по медвежьим тропам северных джунглей спускаюсь по руслу высохшего ручья к рыбацкому стану. На стане меня принимают тепло, поят чаем, кормят хлебом собственного производства. Здесь собрался интернационал: русские, гиляки и даже парнишка-киргиз. Рыбаки поделились своими переживаниями: горбуши в этом году было мало, вот надеются на подход кеты. От этого стана до самого крайнего стана на берегу залива 28 км.

К обеду я вышел на рыбацкий стан на озере Мончигар. Там и пообедал, нельзя было отказаться от радушия хозяев и нормальной еды: борща, гречневой каши и домашнего хлеба. Мне рассказали, что недели за три до меня тут уже проходила группа туристов, клуб “Адреналин-65”, которые также обходили полуостров. (С рыбаками этого стана я вновь встретился спустя несколько дней в Ногликах в поезде. Встреча была неожиданной и бурной.)

Путь от края до края залива был как в сказке: я шел по песчаному пляжу, погода была прекрасной, пейзажи были удивительные. Единственное, что беспокоило, это предлежащая протока у Ныврово: вода, вытекающая из залива Куэгда в Северный залив, известна своей непроходимостью. Навстречу шла моторная лодка с двумя мужиками и женщиной на борту. Они заприметили меня еще с сопки и, спутав со своим товарищем, который должен был возвращаться с Мончигарского стана, выехали навстречу. Они вызвались перевезти меня через вышеупомянутую протоку, поскольку там, по их словам, как ни старайся не пройдешь. Сам их стан находится как раз в заброшенном поселке Ныврово. По морю плыла собака-спаниель, бежавшая за хозяевами с самого дома. Ее взяли на борт.

Протока Ныврово действительно оказалась стремительной. При относительно небольшой ширине – метров восемь – вода, вытекая из протоки, ярилась так, что нам пришлось делать огромный крюк, чтобы обойти шлейф, грозно уносящийся в морской простор. В море тут и там сходились друг с другом хаотичные течения, намывшие косу, все кипело и бурлило, беспокойно кружили птицы.

После Ныврово никаких препятствий мне не встречалось. Неподалеку в распадке расположилась метеостанция. Когда-то она находилась там же, где находится сейчас маяк Елизаветы. Возле большого дома, увидев меня, залаяла белая собака – якутская лайка. Навстречу вышел сотрудник метеостанции. Сергей из Новосибирска, замещает сотрудников метеостанций во время их отпусков. Так и ездит по всей стране. Оказалось, он хороший знакомый загадочной девушки Оли с метеостанции на Крильоне, с которой я познакомился там год назад. И вот за 900 с лишним километров к северу от Оли, на другой крайней точке острова, мы с ее сокурсником по метеоучилищу (за одной партой сидели!) разговариваем о ней. На прощание прошу Сергея передать ей привет, получаю на дорогу коробок спичек и иду дальше. Навстречу несется убежавшая вперед белая якутская лайка. Облаяв меня, белый пёс, бегущий краем моря, исчезает вдали.

Часам к пяти подхожу к последнему стану на этом берегу. Горы Елизаветы высятся совсем рядом.

Хозяин стана, Василий Иваныч, добрый и гостеприимный мужик, кореец, приглашает переночевать. Беда на этом стане та же: рыбы в этом году не было; потихоньку снимают сети, отправляют рыбаков на другие станы.

На закате оглядываю побережье Северного залива. Путь с запада на восток – от мыса Марии и почти до самого мыса Елизаветы – занял неполный день. Мыс Марии синеет вдали, на самой его оконечности едва белеет маяк.

Вечером хибара наполняется вернувшимися с промысла рыбаками. И тут интернационал: русские, гиляки, даже один бурят из Иркутска. После ужина два гиляка уселись играть с планшетом: дети тайги тоже попали под влияние грозно надвигающейся постмодернистской цивилизации. Остальные засели за карты и нарды. Я же от нечего делать присоединился к небольшой компании, залегшей на нижнем ярусе нар смотреть на ноут-буке фильм “Война миров Z” с Брэдом Питом в главной роли. Смотрю эту типичную американскую муть и задаюсь вопросом, что заставило такого маститого актера, как Брэд Пит, сняться в таком ширпотребном хорроре. Ответ на вопрос появляется сам собой: деньги. Надо думать, чувак тоже кредитов понабрал.

Варим свежевыловленных улиток. Вечерняя жизнь на стане кипит.

День шестой: Елизавета

8 сентября, понедельник. Проснулся раньше всех – в семь утра – и спешно отправляюсь в путь. Нужно обойти мыс Бакланий, достигнуть мыса Елизаветы и выйти на маяк, который расположен немного южнее этого мыса, уже на восточном побережье полуострова.

Первый непроход прохожу вброд по колено в воде. Выхожу на выброшенное на берег ржавое судно, к которому привязан невод. Второй непроход также обхожу по воде. На третьем прижиме закреплена веревка, и можно обойти поверху. Четвертый непропуск – мыс Бакланий – являет собой протяженную стену, о которую плещутся волны. После неудачной попытки пройти скалы вброд решаю ждать прибытия лодок со стана Иваныча. Накануне ребята, у которых здесь стоят невода, обещали перевести через эти прижимы. Но когда прибудут лодки, неизвестно, и я отваживаюсь на безрассудный шаг – лезть в гору и по хребтам выйти на маяк. Однако через несколько десятков метров на склоне меня встречают заросли кедрового стланика и прочей растительности. Восхождение становиться невозможным. Вдали показались две лодки со стана Иваныча. Спускаюсь. Мужики берут меня на борт, и мы огибаем мыс Бакланий, проходим живописные берега северного берега и приближаемся к мысу Елизаветы. Виднеется православный крест. Говорят, что он установлен как раз на самой северной точке острова, т.е. на мысе Елизаветы.

Было решено, что мы доедем до самого маяка, который уже показался из-за крутых утесов. Охотское море ярится и пенится. Дуют ветра. Берем курс на высокий берег, на котором видны постройки. Левее, поодаль, стоит маяк. Вновь приходится сожалеть о том, что не функционирует фотоаппарат. Впрочем, я пришел сюда не ради фотографий. Жизнь тем и хороша, что вносит свои коррективы и создает непредвиденные обстоятельства, иначе жить по расписанию было бы скучно.

С берега нисходит зигзагообразная лестница, с которой спешно спускается человек с ведром в руке. Видно, что его спешка вызвана нашим появлением. Внизу на склоне одна над другой стоят две навигационные створы – наконец мне становится ясным предназначение этих сооружений: по ним ориентируются причаливающие суда.

Высаживаемся на берег. Подбегает спустившийся маячник, знакомимся: Гололобов Игорь Викторович. Ребята с ним уже знакомы, завязывается беседа. Повестка дня: рыбаки, к огромному сожалению, куревом угостить не могут: у них нет, да и на стане оно тоже кончилось, а Игорь уже собирался было идти за табачными изделиями к ним на лодке. Как я понял, табак в подобных местах для курильщиков является чуть ли не главнейшим пунктом бытия, практически тянет на вес золота: первый вопрос ко встречному человеку – нет ли у того случайно закурить.

Рыбаки отправляются восвояси. Мы с Игорем вытягиваем поставленную им накануне сеть, извлекаем из нее рыбешку и поднимаемся наверх по крутой зигзагообразной лестнице, попутно ведя разговор. Выходим к скамейке, на которой сидит жена Игоря – Людмила Николаевна, радушно приветствующая меня. Это место у них, оказывается, играет роль телевизора: “Вот сидим вечерами, смотрим телепередачи. Вчера два парохода прошло – “Нефтегаз”. Сегодня лодка с туристом”.

Сами хозяева с Николаевска-на-Амуре. Тут еще одна семья есть, тоже с Николаевска. Дело в том, что маяки Северного Сахалина, вплоть до маяка на Чайво, находятся в ведомстве Николаевского отделения Гидрографической службы.

Располагаюсь в отдельном кирпичном домике с множеством комнат. По случаю моего приезда Игорь посадил на цепь неустрашимого пса Мишку – помесь лайки с овчаркой, грозу медведей (на стане Иваныча же мне говорили, что на маяке Елизаветы бегают разъяренные волкодавы). Две другие собаки совершенно безобидны.

Выходим с Игорем к маяку.

Маяк 1957 года постройки. Место под него специально прорубали в скале. Скорей всего, маяк строили зэки, кроме того на скале выцарапаны надписи “ДМБ”, датированные 70-ми гг., и пр. Мы зашли с Игорем внутрь: потрясающая атмосфера советского индастриала, запах машинного масла; реальные стекло, железо и камень. В эпоху виртуального пластикового постмодерна такое встретишь не часто.

Окидываем взглядом панораму юга: брутальный пейзаж, ничего не скажешь.

Кажется, что там, куда мне предстоит идти назавтра, прижим на прижиме, и вообще один сплошной непропуск. Стены мысов упираются прямо в грохочущее море. Однако неземная красота этих мест так и манит к себе вдаль.

От маяка до жилых домиков несколько сот метров.

В западной части небосклона ясное небо теснит орду туч, и точь-в-точь под этим фронтом цвет моря резко меняется: от голубого с серому. Серая вода имеет такой цвет из-за ряби, вызванной ветром. 

Вечером была баня, ужин и просмотр “телепередач” на скамейке у обрыва.

“Транслировали” ход косяка касаток на запад. Откуда-то из-за горы Удот ветер приносит гул техники и протяжный звук устройства для отпугивания медведя. Никак туристы в тайге на квадроциклах?.. К утру, наверное, гости будут…

Произвожу отбой в старом советском здании на краю земли под рев генератора, который, впрочем, через какое-то время умолкает.

День седьмой: шторм

9 сентября, вторник. Утром Игорь сказал, что подбросит меня на моторной лодке до реки Талики – это километров двадцать на юг, там он заодно посмотрит, есть ли условия для зимней рыбалки. Я глянул карту: расстояние приличное; хотелось бы пройти это все пешком, но отказываться не стал: с лодки открывается совершенно иной вид на рельеф, да и вымотан я был изрядно к тому моменту.

С начальником маяка Владимиром мы вновь сходили на маяк. Я обратил внимание на остатки железных конструкций, раскиданных вокруг. Владимир сказал, что здесь был КРМ – круговой радиомаяк, издававший сигналы на 250 – 300 миль. КРМ представлял собой сооружение из железных мачт и стальных тросов. Вообще же тут всё пришло в запустение, даже сам маяк требует капитального ремонта. Еще раз бросаю взгляд на юг, оцениваю предстоящий маршрут в сторону дома...

Сквозь каленный лед, сквозь кромешный полдень –

                       Долгий путь домой сквозь небеса…

                                                                                   (“Гражданская оборона”)

Вернувшись с маяка, собираю вещи – скоро отправление. Володя угощает на дорогу банкой только что сваренного, еще горячего варенья из карликовой рябины. Позавтракав на дорогу, мы с Игорем выходим в море на его маленькой моторной лодке. Море ярится, небо хмурится. Далеко на горизонте косые лучи, пробив небесную завесу, прямой наводкой бьют в морскую гладь. Кое-как пробиваемся сквозь волны, постепенно отдаляясь от берега. С высокого берега Николаевна смотрит нам вслед, сидя перед “телевизором” на скамейке. На “экране” уходим в морской простор мы.

Мы прошли подводные камни, которыми так богаты прибрежные воды маяка Елизаветы, в надежде, что за ними так штормить не будет, но наши ожидания не оправдались. Взмывая на катере вверх на волнах и с трудом лавируя между валами, идем на юг, созерцая картину нетронутой тайги. В таких местах надо жить. Обходим два мыса, и за мысом Бойница, неподалеку от которого в море на камне разлеглись сивучи, Игорь принимает решение высадиться на песчаный берег для дозаправки: в море заправиться невозможно – болтанка неимоверная. Высаживаемся, спешно затаскиваем лодку, заливаем в бак горючее. Волны накатывают нешуточные. Решаем переждать шторм и тем временем, разведя костер, отогреться. Берег тут идеальный: булыжников под ногами нет, дров достаточно.    

– Море успокаивается, – успокаивал себя Игорь.

Запалили костер, разыгрался аппетит. Не удивительно – уже полвторого дня. Готовим обед из полуфабрикатов.

–  Сейчас бы мяска, зайку бы подстрелить, – мечтает Игорь, подтаскивая к костру дровину, анекдотично похожую на тушу освежеванного зверя. 

Над пляжем местность явно вулканического происхождения, словно ты попал в кратер вулкана: отсутствие растительности, серый песок с мелким камнем. В ложбинке течет ручеек.

После обеда Игорь решает отставить затею ехать в такой шторм на Талики и возвращаться. Мне же предстоит идти дальше пешком. Однако при первой же попытке Игоря выйти в море лодка стала свечой: еще бы мгновенье – и крушение было бы неизбежным. Волны дерзко вынесли катерок на берег. Море разошлось настолько, что шедшее вдали судно было вынуждено спрятаться у скал. Прождав до самого вечера и не чая успокоения стихии, мы разбили лагерь и запалили огромный пионерский костер. Больше ничего не остается, как заночевать здесь. А Николаевна-то переживает… Перед отбоем говорим о том, о сем, в том числе и о медведях. Как-то Игорь с моря их много видел в этом месте. Мишка сам по себе безобидный, просто он пакостник, поэтому мы подтаскиваем к костру огромные бревна, чтобы зарево отпугивало незваных гостей, и производим отбой.    

День восьмой: прижимы, Талики

Утром 10 сентября (среда) море по-прежнему штормило. Однако мы все-таки подтащили лодку к морю, и Игорь, пробившись сквозь яростный накат, обдавший его холодной водой, на всех парах отправился домой, махнув мне на прощанье рукой.

…Три прижима, встретившихся мне на пути, я обошел “по частям”: сначала, оставив рюкзак, пробовал обойти прижим налегке по пояс в воде, затем делал две ходки за разделенными вещами, так как нести зараз тяжелый рюкзак, идя по скользкому от водорослей дну, небезопасно. Все это время в воздухе стоял смутно уловимый рокот, но никакого вертолета в небе не было. Видно, море с ветром дают такой эффект.

Я вышел к известному водопаду Тукспи-Маму. Сразу ним – четвертый прижим на мысе Пещера, его я проходил почти по горло в воде с рюкзаком на плечах: на этот раз я не разбирал его на части – так было проще. Волны устрашающе пытаются сбить с ног. Прижим кончается резко, и я спешно вылезаю из воды и залегаю в грот – нужно передохнуть, от напряжения всего трясет. Вскоре попадается еще один прижим, который также пришлось обходить почти по горло в воде и с рюкзаком на плечах. Примечательно, что когда идешь в воде с тяжелым рюкзаком на плечах, ноги не скользят на ламинарии: тяжесть на плечах придает телу устойчивость. Обогнув пятый прижим, я заметил вдалеке три каких-то купола, похожих на палатки. Обойдя маленький прижим, усыпанный валунами, я увидел следы гусеничных траков и огромных протекторов берцев. Так вот что за рокот стоял в воздухе.

Постепенно купола приняли очертания домиков, и все это стало выглядеть как некая блатная турбаза, специально затерянная в глухомани. Вскоре я увидел вдали на берегу бегающие человеческие фигурки, словно они играли в футбол. Вдруг от “турбазы” отделяется ГТТ и, подобрав фигурки, устремляется ко мне. В вездеходе четверо: Денис, Сергей, обросший щетиной Рашид, представившийся как Рома, и Обид. Оказывается эти домики – строящийся для следующей путины рыбацкий стан, а ребята – строители.

– А я стою на сопке, смотрю, человек идет и что-то несет на себе, – делится первыми впечатлениями предводитель Дэн, – думал, галлюцинации у меня уже пошли. Ты рюкзак несешь, а мне кажется, что кого-то на себе тащишь, ну, может, кораблекрушение потерпели. И тут ты его сбрасываешь на берег (это я отдых устраивал перед последним рывком), я и решил выехать навстречу.

Место это и есть та самая река Талики, до которой нам не удалось добраться с Игорем. На стане мне предлагают ночевку. В очередной раз слышу о группе из семи человек, которые недели за три до меня также шли вокруг полуострова. Тогда ребята их видели южнее – на заливе Тропто, где находится основной рыбацкий стан.

Помимо четверых строителей на стане еще двое – сторож и повариха, они останутся сторожить стан до весны. По-восточному эмоциональный Рашид обещает приготовить на ужин настоящий узбекский плов, а мы с Дэном взбираемся на сопку, усыпанную шикшой, брусникой и костяникой. С сопки открывается потрясающий вид на окрестности.

Внизу блестит зеркалом озерцо, защищенное от моря небольшим хребтом. Растительность на сопках начинает потихоньку окрашиваться в цвета осени. Веет вечерней прохладой.

На камбузе идет приготовление плова. Рашид, оказывается, не простой человек, он по специальности учитель русского языка и литературы, поклонник творчества Чехова.

– У Чехова было три брата: один юрист, другой – Чехов, а третий…, – с узбекским акцентом рассказывает биографию великого русского писателя Рома-Рашид, попыхивая цигаркой, скрученной из пакетированного чая (здесь та же проблема) и помешивая в казане рис. В плов добавлялась тушенка, но все равно было вкусно.

День девятый: мыс Тумф

11 сентября, четверг. От холода просыпаемся рано. Из динамика мобильного телефона Рашида кто-то под гитару надрывно с акцентом поет про зону и этапы. На мое недоумение Рома-Рашид отвечает, что это некто Маджид, двадцать лет отдавший Магадану. Узбекский блатняк мне еще слышать не приходилось. Впрочем, ничего удивительного в этом культурном явлении нет: общее советское прошлое одинаково сказывается на менталитете всех некогда братских народов.

Завтракаем пловом. Вдалеке в море пускают фонтаны киты.

Раскланиваюсь со всеми. Рашид на прощанье дарит складной нож – он в курсе, что с самого мыса Марии я иду без оружия.  Выходим с Дэном на берег. Дэн щелкает меня на мобильник Обид-джана, перекидывает мне фото, и я отправляюсь в дальнейший путь.

Один из неприятных моментов последних дней пути – постоянная изжога. И причиной тому является потребление консервов. Это один из минусов проживания в отдаленных местах. Организм постепенно отравляется. На маяке Елизаветы мы ели даже консервированную картошку: она была сварена, очищена и нарезана крупными кусками и положена в банку. Естественно, вкус не тот. Поэтому так сильно скучают по настоящему мясу, рыбе и прочим продуктам маячники, рыбаки, синоптики и путешественники.

Иду по ровному берегу, увязая ногами в рыхлом песке. Вчера издалека эти места казались отвесными скалами, уходящими в море, но это был оптический обман. Набредаю на прижим. Поднявшись по каменистому водопаду, обхожу поверху медвежьими тропами. Через березовую рощу и заросли стланика поднимаюсь на ровное плато, обдуваемое сильными южными ветрами. Далеко на севере виднеется маяк Елизаветы. На юге резко очерчен выдающийся в море мыс Тумф. Ставлю себе задачу: как минимум заночевать за ним. Сразу же за прижимом готовлю обед. Время летит быстро, а пройдено всего-то ничего за полдня.

Путь до мыса Тумф оказался сложным: неоднократно приходилось обходить прижимы поверху, в основном пробираясь по скалам. Мыс Тумф по мере моего приближения к нему казался непроходимым прижимом – не по морю, ни по верху пройти казалось нельзя, однако в месте перемычки, соединяющей каменную стену с клинообразным мысом, свисала веревка. При помощи нее я перевалил этот грозный мыс. Впрочем, если передвигаться без рюкзака, то можно подняться и без помощи веревки, поскольку склон песчаный и не сильно крутой, однако чья-то добрая душа приняла во внимание все тяготы и лишения груженых путников. Сразу за мысом Тумф в море высится огромный кекур. С этого места идти намного легче.

К шести часам вечера набредаю на очередной мыс, который прохожу без всяких проблем – пришлось лишь перевалить маленький бугор. За мысом высится еще один невероятных размеров кекур, сверху покрытый буйной травой. Кричат чайки – на этом останце у них гнезда. Неподалеку на утесе расположились гагары. С этого места пейзаж резко меняется и дальше на юг начинается полоса валунов. Что там дальше за мыском, не видно. Дэн с Таликов, помнится, говорил про какие-то валуны и камни, которые будут тянуться нескончаемой полосой вдоль моря, и по которым нужно будет прыгать. Решив на ночь глядя не идти (и правильно сделал), в маленькой пещерке устраиваю лагерь, тем более неподалеку ниспадает с высокой стены водопад с чистой водой. Разжигаю огромный костер (дров и бревен кругом навалом), чтобы горел всю ночь, поскольку рядом с пещеркой сверху по крутой ложбинке спускается, по всей видимости, медвежья тропа, а мне гости среди ночи не нужны.

Отбой произвел рано – еще не было девяти, однако начался восход луны, отчего море начало ярится с невероятной силой. Такого прибоя мне еще не приходилось ни видеть, ни слышать. Шум (море билось в считанных метрах от меня) мешал заснуть, восходящая полная луна била в глаза. За полночь луна ушла за скалу, слегка успокоив разошедшуюся морскую стихию.

День десятый: большой марш-бросок на юг

12 сентября, пятница. Подъем в 6.45. На горизонте, расписанном буйными красками зари, идет на юг сверкающее огнями судно. Птицы верещат на берегу и высматривают в морской воде пищу. Костер за ночь превратился в прах и пепел, в глубине которого краснеют раздробленные головешки. Я раскочегарил его вновь и приготовил завтрак.

…С утра и до обеда я шел по валунам и глыбам. Это было настолько мучительно и уныло, что даже была мысль взобраться на невысокий голый хребет, тянущийся вдоль берега, и идти по нему, но делать этого я не стал, о чем позже пожалел. В обед я вышел к устью реки, где стоял домик. Я подумал, что нахожусь на реке Орлиная, на самом же деле, забегая вперед, скажу, что это было устье реки Большая Лонгри. Реку Орлиную я прошел ранее, пару часов назад, там тоже стоял домик.

После реки Большая Лонгри полоса валунов и булыжников постепенно закончились, и мой путь пролегал по ровному песчаному берегу. Впрочем, пару раз все равно пришлось преодолевать небольшие прижимы поверху. Я прошел мимо останков вездехода – его ходовой части, о которой мне говорил Дэн: машина попала в шторм, людей не нашли.

На высоких берегах началась лесотундра. Из-за песчаного бугра показался российский триколор, и вскоре я вышел на безлюдный стан. На стане стоял большой квадроцикл, рядом с которым возились два мужика. Оказалось, что я вышел на реку Хейтон. Таким образом, от мыса Тумф я неожиданно прошел значительное расстояние. Мужики подтвердили, что до рыболовецкой базы – километров пять, а до промысловиков – около девяти. Не разобравшись, кто такие промысловики (скорей всего, это нефтяники), я решил, что 14 км за пару-то часов я дойду и заночую на стане.

...Постепенно за спиной открывалась панорама полуострова Шмидта: желтели изрезанные песчаные берега, тянущиеся на юг от устья Большой Лонгри, синели знаменитые Три Брата – высочайшая точка полуострова. Я прошел залив Тропто, а вместе с ним и тот самый стан на высоком берегу, но не обратил на него внимания. Я шел в холодных сумерках стремительно на юг с тяжелым рюкзаком за плечами. Не обращая внимания на усталость и холод, я на самом деле шел в неизвестность. В наушниках играл “Комитет охраны тепла”, регги которого навевало воспоминания о жаркой Индии.

 Железные нервы калечат дубиной,

                                    Но ты молодчина!

                                   Уставший бродяга, держись…

Я шагал в сгустившихся сумерках на юг, в сторону далеких огоньков, то появлявшихся, то исчезавших. Позади, на севере, мощно светил фонарями рыбацкий стан на Тропто. Наконец-то из-за моря медленно выползла ущербная луна и стала освещать берег. Из-за бугра вдалеке исходило какое-то слабое сияние. Я шел по узкой полоске суши между морем и протянувшимся водоемом. Почему-то думалось, что это озеро Рыбачье, но оно было слишком длинным для такого маленького озера. Пройдя еще часа полтора, я взобрался на бугор и, не обнаружив за ним никаких признаков пребывания человека, бросил на песок спальный мешок и забылся мертвым сном.

День одиннадцатый: Оха

13 сентября, суббота. Утром по пути я встретил “Урал” и возле него рыбаков, вытаскивающих из сетей кету. Они сказали, что впереди никакого стана нет. Через пару часов ходьбы я поднялся на дюну и увидел…город! Получается, что накануне вечером я шел по Колендинской косе и незаметно для себя приблизился к Охе. С косы отходила дорога, которая, огибая залив Хангуза, шла в город, куда я прибыл через два часа.

В Охе был день города. Толпы народа собрались на центральной площади, возле мэрии, за которой находилась гостиница, где я остановился. Когда я поднимался на четвертый этаж по лестнице, устланной половиком, мне представилось, что я взбираюсь на скалу, поросшую дикой флорой. Оттого казалось диким наличие окон, цветов в горшках, картин на стенах. “В ступенях все слишком организовано. А природа не терпит ступеней”. (Уилл Фергюсон). Девяти дней хватило, чтобы отвыкнуть от цивилизации.